Я родился 10 Августа, 1810 года, в самой Вологде, в приходе Николы на площади, в старом дедовском доме: тогда отец мой и дядя владели еще им сообща, но вскоре после того братья между собою разделились, и батюшка купил себе отдельный дом у Николы на Глинках, куда меня и перенесли еще в пеленках. О том, что было до 1817 года, я ничего не помню, но с этого времени все становится ясно в моей памяти. Я был весьма дик и застенчив. Когда мне было лет около 10, меня стали учить грамоте. Народных училищ у нас в то время в Вологде не было, и потому каждый учился грамоте где кто мог; большею частию люди были безграмотные, а учили преимущественно или причетники, или мастерицы. Для дворян существовала только одна Гимназия, да Пансион для благородных девиц; содержателем оного был некто немец Дозер, поселившийся в Вологде между 1825 и 1830 годами.
В соседстве с нашим домом жила одна старушка, духовного звания, зырянка, из города Никольска, и с нею три дочери, уже довольно пожилые девицы. Сама старушка занималась тем, что пекла сдобные витушки; старшая дочь, Пелагея Егоровна, была портниха, вторая, Татьяна Егоровна, и меньшая, Степанида Егоровна, башмачницы, неугомонные певицы. Пелагея Егоровна и была моею учительницею в грамоте. Учившихся нас было всего двое: я и Андрюша, также Вологодский уроженец. Комната, в которой мы учились, была о двух окнах, у одного за столом учились мы, а у другого одна из сестер Пелагеи Егоровны башмачничала. Ежели когда случалось, что Пелагее Егоровне нужно было что-нибудь на столе кроить, или гладить, то мы с своими книгами перебирались к окну, и на нем усаживались. Должно думать, что недостаточен был запас познаний нашей учительницы, или, как выражаются ученые, не хорош метод ее преподавания, потому что, проучившись у нее более двух лет, мы все-таки, ни Андрюша, ни я, ничему не выучились. Андрюшу отдали в медники, а меня поместили к моему двоюродному деду, матушкину дяде, Феодору Ивановичу Скулябину. В то время (1821 г.) ему было за 80 лет: он был старик высокого роста, худощавый и простосердечный, весьма строгой жизни. Он провел всю свою жизнь в приказчиках, и до самой своей старости постоянно ездил в Сибирь, к Китайской границе и обратно, и возил товары. Он очень любил поговорить о том, что видал на своем веку, и весьма охотно рассказывал о китайцах и особенностях их обычаев. Очень жаль, что я теперь ее припомню его рассказов, а очень были любопытны.
В 1830 году холера не миновала и Вологды. Набожные жители возымели желание поднять святую и чудотворную икону Успения Богоматери, писанную Св. Дионисием Глушицким, находящуюся в Семигородной пустыне, в расстоянии 70 верст от Вологды. Тогдашний Владыка наш, Преосвященный Стефан [Преосвященный Стефан (Романовский) из Киевской Академии, 1801 года пострижен; 1813 г. Епископ Житомирский; 1828 г., Ноября 24, Епископ Вологодский; 1841 г., Марта 1, Архиепископ Астраханский; 1841 г., Декабря 4 дня, скончался.], благословил благое намерение граждан, и губернатор наш, Николай Петрович Брусилов, также изъявил свое согласие. О нем сохранилось в Вологде доброе воспоминание; ибо город много обязан ему своим благоустройством. Жена его, Анна Лонгиновна, была одной из жертв смертоносного поветрия, и хотя (как англичанка) она и не была православного исповедания, но, по желанию мужа, погребена в одной из церквей Прилуцкого монастыря, и впоследствии над ее могилою устроен придел во имя Св. Праведной Анны, ее Ангела.
Смерть губернаторши сильно поразила весь город, и с общего согласия положено было безотлагательно отправить выборных для поднятия иконы из Семигородной пустыни, что было в летнее время. Кроме посланных шло много и усердствовавших из жителей города; в числе богомольцев был и я. В пустынь пришли на другой день к вечерни, отдохнули и пошли к всенощному бдению, которое совершалось соборно. Настоятелем был тогда игумен Макарий. На утро, после литургии и трапезы, настоятель и братия отправились с крестным ходом в путь.
В числе братства той пустыни находился тогда, бывший прежде настоятель Николаевского Угрешского монастыря, отец Израиль. Он жил там под запрещением, как в служении, так и в ношении монашеского одеяния. В числе прочих, следовавших за крестным ходом, находился и он, и шел рядом с исправником, говорил громко с жаром и запальчивостью, сопровождал по временам свой говор размахиванием рук и подобными телодвижениями, доказывавшими его раздраженное состояние. На нем был плисовый подрясник весьма поношенный и от времени порыжевший, довольно широкий, обличавший прежнюю тучность о. Израиля. Роста был он среднего, лицо имел белое, круглое, волосы рыжеватые, короткие, с большою лысиною на голове; на вид ему можно было дать лет 55. Думал ли я тогда, что чрез четыре года придется и мне быть в этом монастыре, и что впоследствии буду там не только монахом, но даже одним из его преемников, настоятелем Угрешским? Об о. Израиле буду говорить впоследствии подробно.
Губернатор и граждане вышли за заставу и встретили крестный ход до его вступления в город. Чудотворная икона пробыла в городе целый месяц.
Во время губернаторства Н. П. Брусилова в Вологде, вместо старого острога, выстроили новый. Прежний находился на улице, идущей от реки Золотухи ко Всемилостивому Спасу, мимо Духова монастыря. С правой стороны на перекрестке в Казелене, напротив острога, через переулок, был частный дом 2 квартала, а налево второй дом был дом моего деда. В старом остроге, старанием Брусилова, была устроена церковь во имя Чудотворной иконы Всех скорбящих, находившейся до того времени в том месте, где содержались в заключении правнуки Великого Князя Димитрия Донского: Углицкий Князь Иван Андреевич, в иночестве Игнатий, и брат его, Князь Дмитрий Андреевич, скончавшийся, не принявши иноческого сана [ Иоанн, Благоверный Князь Углицкий, в иноцех Игнатий, Вологодский Чудотворец, сын углицкого Князя, Андрея Васильевича, правнук Димитрия Донского. По повелению родного дяди своего, Великого Князя Ивана Васильевича III, он был посажен в темницу с братом своим Дмитрием; сначала содержался в Переяславле Залесском, потом сослан в Вологду, в монастырь Спасо-Прилуцкий, где постригся под именем Игнатия. Ежедневная молитва услаждала его скорбь во время 32-летнего заключения, безвинное страдание напоминало ему о наградах в жизни будущей. Он преставился в 1522 г., Мая 19, приняв пред кончиною схиму. Православная Российская Церковь причла его к лику Святых Угодников, и совершает память его Мая 19. Св. мощи его почивают в Соборной Спасской церкви Прилуцкого монастыря под спудом. У ног Иоанна погребен и брат его, Князь Дмитрий. (См. Истор. Слов. о Св. Рос. Церкви, стр. 132).]. Брусилов был и Старостою оной церкви, и когда он пойдет бывало с блюдом по церкви, то в угождение ему, клали покрупнее монеты, и за то одни его хвалили, а другие порицали.
Во время строения нового острога (за Московскою заставою, у большой дороги) был смешной случай, оставшийся у меня в памяти. Брусилов находился однажды на стройке: какой-то проезжий мужичок остановился с своим возом напротив строения и смотрел с удивлением, вероятно, думая сам про себя, для кого бы это было такое здание? Брусилов, заметив удивление проезжего, спросил его: «Что ты, мужичок, посматриваешь?» - Да что, батюшка, - отвечал тот, скидавая шапку, - смотрю и дивлюсь и думаю: про кого бы такая хоромина строится?» Для кого, возразил губернатор ласково и шутя: разумеется, для вас!» - «И, батюшка, - сказал мужичок, - в евдаких хоромах это вряд только впору для вашей милости».
Напротив нашего дома на Глинке, на месте, называемом Мыс, издавна стояла небольшая избушка с волоковыми окнами, и ею всегда владели бедные люди. Эта хижина, нисколько не замечательная по своей наружности, вот по чему, однако, достойна внимания. В конце прошлого столетия она принадлежала некоему чиновнику по фамилии Машурину. Он был человек семейный и окончил жизнь свою весьма плачевно: по ошибке, принявши его за кого-то другого, убили на Соборном Пятницком мосту. После его смерти, жена его осталась непраздною. Она была сильно поражена своим несчастием, и часто хаживала на кладбище Рождества Богородицы тужить и плакать на могилу мужа. И вот однажды, когда она шла с кладбища обратно, на Копанке, близ Татарских Гор, ей представился на коне юноша, который стал увещевать ее не скорбеть, но уповать на Господа, и предсказал ей, что она родит сына, которому имя будет Георгий, и вдруг стал невидим. Этот предсказанный младенец сделался впоследствии столь известным под именем Георгия затворника Задонского монастыря. Хижина эта, никому не ведомая весьма долгое время, стада известна по жизнеописанию затворника Георгия, которое прочитав один из преемников Брусилова, на свой счет хижину возобновил, но она впоследствии сгорела.
Я часто хаживал к богослужению в Духов монастырь, и стал замечать там одного весьма благообразного старца, которого звали Григорий Васильевич, и я с ним познакомился, весьма часто бывал у него и возвращался от него с душевною отрадою, почерпнутою в его беседе, он жил в особой келейке, выстроенной для него на дворе у некиих боголюбивых и пожилых девиц Алябьевых.
С 1827 года я стал ежегодно посещать Новоезерский монастырь, хотя единожды, а иногда и дважды в год, и стал ближе всматриваться в жизнь монастырскую, которая меня привлекла. Хотя мне было всего 17 лет, но не лежало мое сердце к миру, и я нередко размышлял о суетности всего мирского. Чтение Алфавита Духовного еще более утвердило меня в моих мыслях о суете житейской. Прочитав эту книгу, я еще более охладел ко всему мирскому, к торговле, и чувствовал, что усилилось во мне желание вступить в монашество; но зная нерасположение отца моего, не осмеливался высказать, что таилось у меня на душе. Случай помог мне и вывел меня из затруднения: в конце 1830 года мои две младшие сестры предупредили меня, вступивши в Горицкий монастырь. Это несколько примирило отца моего с монашеством, предуготовило мне пути и дало мне в последствии возможность, по примеру их, осуществить и мое давнее желание, но по различным причинам это не могло быть приведено в исполнение прежде 1832 года, в июне месяце.
В числе прочих книг, принадлежавших отцу моему, была большая Библия Киевской печати, Елисаветинского времени: я принялся читать эту книгу и мало по малу прочитал ее всю, от доски до доски, и многое из читанного мною тогда и, поныне еще сохранилось в моей памяти.
К этому времени, предшествовавшему моему вступлению в монашество, относится мое знакомство с Дмитрием Александровичем Брянчаниновым, бывшим впоследствии Преосвященным Игнатием, Епископом Кавказским и Черноморским. Дмитрий Александрович родился в 1805 году [Год указан ошибочно. Свт. Игнатий (Брянчанинов) родился 5 февраля 1807 г. - Прим. редактора сайта], в селе Покровском, принадлежащем и поныне отцу его, Александру Семеновичу, одному из весьма значительных Вологодских землевладельцев. Восприемником его при Св. крещении был Дмитрий Иванович Самарин, тоже один из почтенных и очень уважаемых туземных владельцев. Крещение совершал священник о. Александр Юшков, который впоследствии поступив в монашество, был пострижен под именем Арсения, был иеромонахом Невской Лавры и умер там будучи настоятелем киновии. Он был нашим приходским священником, в приходе у Николы на Глинках, где был дом моего родителя. От отца Александра услышал я в первый раз о Брянчанинове в 1829 году. В то время он возвратился из Площанской пустыни и гостил в Вологде у крестного своего отца Самарина.
В первый раз довелось мне увидеть Брянчанинова на набережной реки Золотухи: я был на левом береге, а он шел по правому. Как сейчас вижу его: высокого росту, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послушническая шапочка. Это было во время зимы 1830 года.
В том же году, на Сырной неделе я отправился на богомолье в Глушицкий монастырь, к которому Брянчанинов был приукажен. В то самое время, как я пришел в монастырь и подходил к гостинице, Брянчанинов садился в сани (наподобие длинной лодки, какие в употреблении у чухонцев) и отправлялся в Семигородную пустынь, куда и я также направлялся. Переночевав в Глушицком монастыре, с четвертка на пяток, я на утро отправился пешком и пришел в Семигородную пустынь уже в субботу и пристал на гостинице, а Брянчанинов, гораздо заранее до меня приехавший, остановился у настоятеля, игумена Мельхиседека, в так называемых Архиерейских покоях. В Субботу я ходил к вечерни и под Воскресенье был у утрени.
Церковь там трехпрестольная, довольно обширная, настоящая во имя Успения Пресвятыя Богородицы и аркою отделяется от трапезной, в которой по сторонам приделы, а посредине столб, поддерживающий своды, и на этом столбе устроен киот с чудотворною иконою Божией Матери, именуемой Семигородною, празднество оной совершается в Успениев день. В Прощальное Воскресенье я был у обедни. Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал за столбом, налево, под аркою. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору, и когда по окончании обедни служащие и братия пошли в придел совершать установленное молебствие, которое там всегда бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив меня, где я остановился, сказал мне: «Я к вам приду». Мы друг друга совершенно не знали и до этого никогда не разговаривали. Я был поражен от удивления... Он вышел, а я остался дослушивать молебен, и когда пришел на гостиницу в свой нумер, то нашел его уже у себя, меня поджидавшим.
Мы посидели весьма недолго и, немного поговоривши, расстались, потому что скоро ударили к трапезе: я отправился в братскую трапезу, а Брянчанинов пошел к настоятелю, и обещал мне, что как только отобедает, то пришлет за мною.
Выходя из-за трапезы я действительно увидел игуменского келейника, присланного за мною, и он повел меня к Брянчанинову. Беседа наша началась может быть в 1 или во 2 часу дня и продолжалась пока не ударили к утрени. Не взирая на его молодые еще лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг - знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мною меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество. Поутру мы расстались: мой собеседник отправился обратно в Глушицкий монастырь, а я пошел в Спасокаменный.
В соседстве с нашим домом жила одна старушка, духовного звания, зырянка, из города Никольска, и с нею три дочери, уже довольно пожилые девицы. Сама старушка занималась тем, что пекла сдобные витушки; старшая дочь, Пелагея Егоровна, была портниха, вторая, Татьяна Егоровна, и меньшая, Степанида Егоровна, башмачницы, неугомонные певицы. Пелагея Егоровна и была моею учительницею в грамоте. Учившихся нас было всего двое: я и Андрюша, также Вологодский уроженец. Комната, в которой мы учились, была о двух окнах, у одного за столом учились мы, а у другого одна из сестер Пелагеи Егоровны башмачничала. Ежели когда случалось, что Пелагее Егоровне нужно было что-нибудь на столе кроить, или гладить, то мы с своими книгами перебирались к окну, и на нем усаживались. Должно думать, что недостаточен был запас познаний нашей учительницы, или, как выражаются ученые, не хорош метод ее преподавания, потому что, проучившись у нее более двух лет, мы все-таки, ни Андрюша, ни я, ничему не выучились. Андрюшу отдали в медники, а меня поместили к моему двоюродному деду, матушкину дяде, Феодору Ивановичу Скулябину. В то время (1821 г.) ему было за 80 лет: он был старик высокого роста, худощавый и простосердечный, весьма строгой жизни. Он провел всю свою жизнь в приказчиках, и до самой своей старости постоянно ездил в Сибирь, к Китайской границе и обратно, и возил товары. Он очень любил поговорить о том, что видал на своем веку, и весьма охотно рассказывал о китайцах и особенностях их обычаев. Очень жаль, что я теперь ее припомню его рассказов, а очень были любопытны.
В 1830 году холера не миновала и Вологды. Набожные жители возымели желание поднять святую и чудотворную икону Успения Богоматери, писанную Св. Дионисием Глушицким, находящуюся в Семигородной пустыне, в расстоянии 70 верст от Вологды. Тогдашний Владыка наш, Преосвященный Стефан [Преосвященный Стефан (Романовский) из Киевской Академии, 1801 года пострижен; 1813 г. Епископ Житомирский; 1828 г., Ноября 24, Епископ Вологодский; 1841 г., Марта 1, Архиепископ Астраханский; 1841 г., Декабря 4 дня, скончался.], благословил благое намерение граждан, и губернатор наш, Николай Петрович Брусилов, также изъявил свое согласие. О нем сохранилось в Вологде доброе воспоминание; ибо город много обязан ему своим благоустройством. Жена его, Анна Лонгиновна, была одной из жертв смертоносного поветрия, и хотя (как англичанка) она и не была православного исповедания, но, по желанию мужа, погребена в одной из церквей Прилуцкого монастыря, и впоследствии над ее могилою устроен придел во имя Св. Праведной Анны, ее Ангела.
Смерть губернаторши сильно поразила весь город, и с общего согласия положено было безотлагательно отправить выборных для поднятия иконы из Семигородной пустыни, что было в летнее время. Кроме посланных шло много и усердствовавших из жителей города; в числе богомольцев был и я. В пустынь пришли на другой день к вечерни, отдохнули и пошли к всенощному бдению, которое совершалось соборно. Настоятелем был тогда игумен Макарий. На утро, после литургии и трапезы, настоятель и братия отправились с крестным ходом в путь.
В числе братства той пустыни находился тогда, бывший прежде настоятель Николаевского Угрешского монастыря, отец Израиль. Он жил там под запрещением, как в служении, так и в ношении монашеского одеяния. В числе прочих, следовавших за крестным ходом, находился и он, и шел рядом с исправником, говорил громко с жаром и запальчивостью, сопровождал по временам свой говор размахиванием рук и подобными телодвижениями, доказывавшими его раздраженное состояние. На нем был плисовый подрясник весьма поношенный и от времени порыжевший, довольно широкий, обличавший прежнюю тучность о. Израиля. Роста был он среднего, лицо имел белое, круглое, волосы рыжеватые, короткие, с большою лысиною на голове; на вид ему можно было дать лет 55. Думал ли я тогда, что чрез четыре года придется и мне быть в этом монастыре, и что впоследствии буду там не только монахом, но даже одним из его преемников, настоятелем Угрешским? Об о. Израиле буду говорить впоследствии подробно.
Губернатор и граждане вышли за заставу и встретили крестный ход до его вступления в город. Чудотворная икона пробыла в городе целый месяц.
Во время губернаторства Н. П. Брусилова в Вологде, вместо старого острога, выстроили новый. Прежний находился на улице, идущей от реки Золотухи ко Всемилостивому Спасу, мимо Духова монастыря. С правой стороны на перекрестке в Казелене, напротив острога, через переулок, был частный дом 2 квартала, а налево второй дом был дом моего деда. В старом остроге, старанием Брусилова, была устроена церковь во имя Чудотворной иконы Всех скорбящих, находившейся до того времени в том месте, где содержались в заключении правнуки Великого Князя Димитрия Донского: Углицкий Князь Иван Андреевич, в иночестве Игнатий, и брат его, Князь Дмитрий Андреевич, скончавшийся, не принявши иноческого сана [ Иоанн, Благоверный Князь Углицкий, в иноцех Игнатий, Вологодский Чудотворец, сын углицкого Князя, Андрея Васильевича, правнук Димитрия Донского. По повелению родного дяди своего, Великого Князя Ивана Васильевича III, он был посажен в темницу с братом своим Дмитрием; сначала содержался в Переяславле Залесском, потом сослан в Вологду, в монастырь Спасо-Прилуцкий, где постригся под именем Игнатия. Ежедневная молитва услаждала его скорбь во время 32-летнего заключения, безвинное страдание напоминало ему о наградах в жизни будущей. Он преставился в 1522 г., Мая 19, приняв пред кончиною схиму. Православная Российская Церковь причла его к лику Святых Угодников, и совершает память его Мая 19. Св. мощи его почивают в Соборной Спасской церкви Прилуцкого монастыря под спудом. У ног Иоанна погребен и брат его, Князь Дмитрий. (См. Истор. Слов. о Св. Рос. Церкви, стр. 132).]. Брусилов был и Старостою оной церкви, и когда он пойдет бывало с блюдом по церкви, то в угождение ему, клали покрупнее монеты, и за то одни его хвалили, а другие порицали.
Во время строения нового острога (за Московскою заставою, у большой дороги) был смешной случай, оставшийся у меня в памяти. Брусилов находился однажды на стройке: какой-то проезжий мужичок остановился с своим возом напротив строения и смотрел с удивлением, вероятно, думая сам про себя, для кого бы это было такое здание? Брусилов, заметив удивление проезжего, спросил его: «Что ты, мужичок, посматриваешь?» - Да что, батюшка, - отвечал тот, скидавая шапку, - смотрю и дивлюсь и думаю: про кого бы такая хоромина строится?» Для кого, возразил губернатор ласково и шутя: разумеется, для вас!» - «И, батюшка, - сказал мужичок, - в евдаких хоромах это вряд только впору для вашей милости».
Напротив нашего дома на Глинке, на месте, называемом Мыс, издавна стояла небольшая избушка с волоковыми окнами, и ею всегда владели бедные люди. Эта хижина, нисколько не замечательная по своей наружности, вот по чему, однако, достойна внимания. В конце прошлого столетия она принадлежала некоему чиновнику по фамилии Машурину. Он был человек семейный и окончил жизнь свою весьма плачевно: по ошибке, принявши его за кого-то другого, убили на Соборном Пятницком мосту. После его смерти, жена его осталась непраздною. Она была сильно поражена своим несчастием, и часто хаживала на кладбище Рождества Богородицы тужить и плакать на могилу мужа. И вот однажды, когда она шла с кладбища обратно, на Копанке, близ Татарских Гор, ей представился на коне юноша, который стал увещевать ее не скорбеть, но уповать на Господа, и предсказал ей, что она родит сына, которому имя будет Георгий, и вдруг стал невидим. Этот предсказанный младенец сделался впоследствии столь известным под именем Георгия затворника Задонского монастыря. Хижина эта, никому не ведомая весьма долгое время, стада известна по жизнеописанию затворника Георгия, которое прочитав один из преемников Брусилова, на свой счет хижину возобновил, но она впоследствии сгорела.
Я часто хаживал к богослужению в Духов монастырь, и стал замечать там одного весьма благообразного старца, которого звали Григорий Васильевич, и я с ним познакомился, весьма часто бывал у него и возвращался от него с душевною отрадою, почерпнутою в его беседе, он жил в особой келейке, выстроенной для него на дворе у некиих боголюбивых и пожилых девиц Алябьевых.
С 1827 года я стал ежегодно посещать Новоезерский монастырь, хотя единожды, а иногда и дважды в год, и стал ближе всматриваться в жизнь монастырскую, которая меня привлекла. Хотя мне было всего 17 лет, но не лежало мое сердце к миру, и я нередко размышлял о суетности всего мирского. Чтение Алфавита Духовного еще более утвердило меня в моих мыслях о суете житейской. Прочитав эту книгу, я еще более охладел ко всему мирскому, к торговле, и чувствовал, что усилилось во мне желание вступить в монашество; но зная нерасположение отца моего, не осмеливался высказать, что таилось у меня на душе. Случай помог мне и вывел меня из затруднения: в конце 1830 года мои две младшие сестры предупредили меня, вступивши в Горицкий монастырь. Это несколько примирило отца моего с монашеством, предуготовило мне пути и дало мне в последствии возможность, по примеру их, осуществить и мое давнее желание, но по различным причинам это не могло быть приведено в исполнение прежде 1832 года, в июне месяце.
В числе прочих книг, принадлежавших отцу моему, была большая Библия Киевской печати, Елисаветинского времени: я принялся читать эту книгу и мало по малу прочитал ее всю, от доски до доски, и многое из читанного мною тогда и, поныне еще сохранилось в моей памяти.
К этому времени, предшествовавшему моему вступлению в монашество, относится мое знакомство с Дмитрием Александровичем Брянчаниновым, бывшим впоследствии Преосвященным Игнатием, Епископом Кавказским и Черноморским. Дмитрий Александрович родился в 1805 году [Год указан ошибочно. Свт. Игнатий (Брянчанинов) родился 5 февраля 1807 г. - Прим. редактора сайта], в селе Покровском, принадлежащем и поныне отцу его, Александру Семеновичу, одному из весьма значительных Вологодских землевладельцев. Восприемником его при Св. крещении был Дмитрий Иванович Самарин, тоже один из почтенных и очень уважаемых туземных владельцев. Крещение совершал священник о. Александр Юшков, который впоследствии поступив в монашество, был пострижен под именем Арсения, был иеромонахом Невской Лавры и умер там будучи настоятелем киновии. Он был нашим приходским священником, в приходе у Николы на Глинках, где был дом моего родителя. От отца Александра услышал я в первый раз о Брянчанинове в 1829 году. В то время он возвратился из Площанской пустыни и гостил в Вологде у крестного своего отца Самарина.
В первый раз довелось мне увидеть Брянчанинова на набережной реки Золотухи: я был на левом береге, а он шел по правому. Как сейчас вижу его: высокого росту, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послушническая шапочка. Это было во время зимы 1830 года.
В том же году, на Сырной неделе я отправился на богомолье в Глушицкий монастырь, к которому Брянчанинов был приукажен. В то самое время, как я пришел в монастырь и подходил к гостинице, Брянчанинов садился в сани (наподобие длинной лодки, какие в употреблении у чухонцев) и отправлялся в Семигородную пустынь, куда и я также направлялся. Переночевав в Глушицком монастыре, с четвертка на пяток, я на утро отправился пешком и пришел в Семигородную пустынь уже в субботу и пристал на гостинице, а Брянчанинов, гораздо заранее до меня приехавший, остановился у настоятеля, игумена Мельхиседека, в так называемых Архиерейских покоях. В Субботу я ходил к вечерни и под Воскресенье был у утрени.
Церковь там трехпрестольная, довольно обширная, настоящая во имя Успения Пресвятыя Богородицы и аркою отделяется от трапезной, в которой по сторонам приделы, а посредине столб, поддерживающий своды, и на этом столбе устроен киот с чудотворною иконою Божией Матери, именуемой Семигородною, празднество оной совершается в Успениев день. В Прощальное Воскресенье я был у обедни. Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал за столбом, налево, под аркою. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору, и когда по окончании обедни служащие и братия пошли в придел совершать установленное молебствие, которое там всегда бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив меня, где я остановился, сказал мне: «Я к вам приду». Мы друг друга совершенно не знали и до этого никогда не разговаривали. Я был поражен от удивления... Он вышел, а я остался дослушивать молебен, и когда пришел на гостиницу в свой нумер, то нашел его уже у себя, меня поджидавшим.
Мы посидели весьма недолго и, немного поговоривши, расстались, потому что скоро ударили к трапезе: я отправился в братскую трапезу, а Брянчанинов пошел к настоятелю, и обещал мне, что как только отобедает, то пришлет за мною.
Выходя из-за трапезы я действительно увидел игуменского келейника, присланного за мною, и он повел меня к Брянчанинову. Беседа наша началась может быть в 1 или во 2 часу дня и продолжалась пока не ударили к утрени. Не взирая на его молодые еще лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг - знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мною меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество. Поутру мы расстались: мой собеседник отправился обратно в Глушицкий монастырь, а я пошел в Спасокаменный.
